Бегство из сумерек: Черный коридор. Кроваво-красна - Страница 166

166

Горы могли разрушиться, сама планета могла кануть в небытие, но Хольнер был абсолютно уверен, что все возродится снова. И это дарило ему смиренную надежду на то, что и сам он будет жить. В конце концов, подумалось ему, можно поставить себе целью просто продолжать жить.

Он не стал долго задерживаться на этой мысли: это было ни к чему.

С большим облечением они обнаружили сухое место, разожгли костер и на прочной металлической сковороде поджарили последний бекон. Поев и вычистив сковороду золой, Хольнер понес ее к ближайшей речке, чтобы сполоснуть. Заодно и напился воды — но не слишком много, так как по прежнему опыту знал, что вода может действовать как наркотик, и человек будет пить все больше и больше, пока не растеряет последние силы.

Он догадывался, что им надо будет держаться до последнего в хорошей форме. Если с одним что-нибудь случится, то в опасности могут оказаться оба. Впрочем, все это мыслилось пока не слишком конкретно, и ощущения опасности не было никакою.

Он лег и, перед тем как провалиться в глубокий, без сновидений сон, вдруг ощутил себя одновременно в двух состояниях: гиганта и карлика. Закрыв глаза и полностью расслабившись, он почувствовал, что вселенная стала лишь невидимым электроном в его теле, и в то же самое время он сам был крошечным, как электрон, несущийся в бездне, в вакууме, не содержащем никакой материи…

Вероятно, человек, склонный к мистике, принял бы все это за некое божественное предзнаменование, но Хольнер просто смирился с видением, не чувствуя никакой необходимости хоть как-то его объяснить. И спокойно уснул.

На следующее утро Нильссон показал ему карту, которую он нашел в деревне.

— Вот куда она идет, — сказал он, показывая на далекую вершину. — Самая высокая в этой части и вообще вторая по высоте в этих горах. Интересно, зачем это она лезет туда?

Хольнер покачал головой.

Нильссон нахмурился.

— У тебя какое-то странное настроение. Думаешь, что у тебя не будет шансов с этой девушкой? — Хольнер промолчал, и Нильссон продолжил: — Может, она думает, что на вершине горы будет безопаснее. Если повезет, мы уже скоро это узнаем. Ты готов?

Хольнер согласно кивнул.

Они молча двинулись дальше.

Горная гряда стала заметно ближе, уже можно было разглядеть отдельные хребты. Тот, к которому направлялись они, был самым высоким, хотя и выглядел приземистым и наиболее древним из всех.

На некоторое время почва у них под ногами превратилась в толстый слой грязи, забивавшей ботинки и грозившей затянуть их вниз, вероятно чтобы присоединить к останкам доисторических ящеров, покоящихся глубоко внизу.

Нильссон говорил мало, и Хольнер был рад, что к нему не приставали с вопросами.

Ему стало мерещиться, что за последней зубчатой цепью гор находится край земли. Или — будто они покинули Землю и находятся в некоем вогнутом блюдце, окруженном горами, в котором существуют лишь деревья и озера, болота и холмы…

Ему казалось, что этот нетронутый край настолько неуязвим в своей отдаленности от людского жилья, что, кажется, впервые действительно осознал, что люди перестали существовать вместе со своими творениями. Словно человека не было вообще, либо его господство на Земле было чрезвычайно быстротечным.

И вновь в нем ожило то давнее чувство — впервые с тех самых пор, как они услышали голос по рации, — с которым он смотрел на эту мрачную громадину на фоне холодной голубизны неба. Правда, цели с тех пор изменились и сосредоточились целиком на вершине и на ожидавших их там в качестве награды тишине и покое. Страха больше не существовало, поскольку не было в этих загадочных горах ничего неизвестного. Оставалось лишь любопытство, подталкивающее их выяснить причину столь причудливого вида: огромное чрево без стенок, с изогнувшимся сверху бесконечным небом, осененное синим, белым, коричневым, зеленым цветом — невероятный, совершенный пейзаж, вставший между ними и разрушенным миром.

Некий заснеженный рай, в котором сытые волки, отвалив от добычи, жадно лакали чистую речную воду. Дикая природа была наполнена жизнью: оленями, росомахами, леммингами, волками и даже медведями, в озерах кишела пресноводная сельдь, а в безмолвной воздушной бездне звучно разносился шорох ястребиных крыльев. Ночи как таковой не было, и посему совершенно не ощущалась опасность, в обычном мире исходящая в это время суток от диких зверей.

Временами они натыкались на растерзанного оленя, с гниющей шкурой и тускло белеющими костями, и не чувствовали ужаса. Вообще не испытывали никаких эмоций, так как очевидным убийцей была росомаха, зверь хоть и жестокий, убивающий зачастую просто ради самого убийства, но вместе с тем не осознающий своего преступления. Следовательно, это не могло считаться преступлением.

Все здесь было самодостаточным, сотворенным сколь случайно, столь и бездумно, посему и выглядело намного совершеннее человека — жалкой тварью пробирающегося по этой суровой местности.

Наконец они достигли покрытого травой подножия горы, и Хольнер вздрогнул от волнения, взглянув, как вздымается ее укрытая снегом вершина, как волнуется трава, расступаясь и обнажая на миг сумятицу скальных нагромождений.

— Она выберет самый пологий склон, — решил Нильссон, разглядывая карту, найденную в деревне. — Значит, ей придется пересечь два снежных поля.

Они недолго отдохнули там, где кончалась трава и начинался снег. Хольнер оглядывался кругом, не в состоянии ни говорить, ни понять свои чувства. Горизонта здесь не было, поскольку горы были со всех сторон. Лесистые холмы, озера и реки — все сияло яркими, свежими красками. Малиновое солнце и небесная синева отдавали озерам свои чистые цвета.

166